« ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК »

Сотня персональных выставок по всему миру – с таким багажом художник Володя Попов-Масягин подошёл к своему пятидесятилетию. А потом, вместо почивания на лаврах, начался новый неожиданный  творческий период в его столь многообразной жизни. 

 – Недавно Вы выполнили заказ, о котором может мечтать каждый художник: приглашение в Китай и полная свобода творчества на 250 картин.  Как вдруг из Парижа занесло в Китай? 

 П-М. Туда я попал не совсем случайно, поскольку в 2011–2012 годах у меня была целая серия выставок в музеях России, приуроченная к пятидесятилетнему юбилею.  И одна – как раз на Сахалине.  Именно там на мои картины обратил внимание один китайский бизнесмен, который потом организовал моё многолетнее пребывание и работу в Китае.

 Надо сказать, что китайский рынок искусства настолько быстро набирает обороты, что для него работают уже многие российские дальневосточные  и сибирские художники. В Китае повсеместно строятся целые кварталы «городов искусств» с музыкальными школами, галереями и музеями, поэтому  невероятно активно идёт сбор коллекций.  

 – Путь от Сахалина до Китая мы поняли, но ведь и до Сахалина надо было добраться. 

 П-М. В Магадане живёт один замечательный художник, ответственный секретарь Союза художников России по Дальнему Востоку, мой друг – Константин Кузьминых, и когда проходили мои персональные выставки в Тамбовском, Ханты-Мансийском и Рязанском художественных музеях, то он предложил продолжить путешествие выставки по России и показать мои картины в Хабаровском и Сахалинском музеях. 

 После завершения серии выставок в российских музеях общение с китайцами завязалось так активно, что они попросили привезти и моих друзей, питерских художников. Сначала в  Государственном музее города Далянь прошла масштабная выставка российских художников, а потом были экспозиции и в Шанхае, Ханьчжоу, Харбине… 

Китай сейчас активно навёрстывает отставание от Европы в области  культурной политики, поэтому открыт для сотрудничества, пытаясь не упустить всё самое  перспективное.  Лично я получил заказ от одной частной китайской галереи, которая сразу выкупала мои работы, а потом уже сама продвигала картины на китайском арт-рынке. 

 Раньше и во Франции галеристы работали именно так, а теперь  основной рынок предметов искусства перемещается из Европы в Азию.  Поэтому сейчас у них те же тенденции, которые здесь были в восьмидесятые и девяностые годы. 

 – Для художника нынешняя китайская тенденция гораздо предпочтительнее  французской, где галеристы только выставляют, но сами не покупают. 

 Да, риски у галеристов большие, неизвестно, как пойдут работы, поэтому в Париже отошли от прежних методов. Однако и в Китае далеко не все так  делают. Но в любом случае Китай – это огромный рынок, на севере и на юге  хорошо продаются картины, выполненные в разнообразных стилях, да и  мне  повезло с галерейщиком. 

 – Послушать Вас, так всё происходит  само собой: персональные выставки, приглашения, заказы. А на самом деле? С чего всё начиналось? 

 П-М. К художественной стезе меня подтолкнула мама. Я заканчивал восьмой класс средней школы, ходил в Дом пионеров, в детскую художественную школу, очень любил рисовать. И мама  настояла на том, чтобы я уехал из маленького провинциального городка Мичуринск, Тамбовской области, учиться  в профессиональное художественное училище. Так в 14 лет я отправился  в Подмосковье, чтобы  получать образование в Абрамцево. Это художественно-промышленное училище, созданное ещё в XIX веке Василием Поленовым, давало очень хорошее специальное образование художника прикладного искусства.

 Проучившись там четыре года, я получил шанс поступать и учиться дальше. На нашу группу из тридцати человек было выделено три направления в вуз для самых лучших выпускников. Мне повезло, и мы втроём с друзьями поехали поступать в знаменитую МУХУ – Ленинградское высшее художественно-промышленное училище, ныне Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия имени барона Штиглица.  Я сразу прошёл, а ребята – нет, зато потом им удалось стать студентами  московского Строгановского училища. 

 – Какой в Абрамцево давали отличный уровень подготовки, что удалось покорить самые известные творческие вузы страны!  Но и Советский Союз обеспечивал  возможность «социального лифта», выбирая лучших учеников.

 П-М. Отношение к профессиональной учёбе в Советском Союзе было на высшем уровне. Не говоря уж о том, что  всё бесплатно.  Просто фантастика!  На самом деле это  был жизненный подарок, только тогда мы не осознавали.  Как раз благодаря этой отличной питерской школе я легко вписался и в парижскую выставочную жизнь. 

 – Уже «нечужие» Вам китайцы говорят, что художник по-настоящему может состояться  только после пятидесяти лет.  Удивительно, но у Вас так и совпало: как раз после полувекового юбилея начали  работать на китайский рынок. А Париж, наоборот, любит молодых. Таким Вы сюда и приехали.

П-М. Да,  китайцы стремятся  работать и выставлять заслуженных и народных художников России. Я и сам недавно получил в Москве звание «Почётный академик Российской академии художеств». Сейчас  даже создана Китайско-Российская академия изящных искусств. И я как-то легко вписался в общий художественный контекст, поскольку к базе  российской культуры на меня наслоилась и европейская, и это очень понравилось китайским организаторам. 

Я всегда буду благодарен своей сильнейшей российской мухинской художественной декоративной школе, которая воспитывала студентов, мыслящих по-особому: декоративно, не реалистически. По специальности я монументалист, и распределялся именно как художник, который в состоянии сделать росписи или мозаику на огромных стенах, как в интерьере, так и на фасадах зданий. А это требует совершенно особого видения. 

– Картины Вашего парижского периода неуловимо напоминают и европейскую готику, и европейский модерн. Поэтому  Вас тут так сразу полюбили?

П-М. Нет, первая моя персональная выставка во Франции, и очень успешная, прошла в 1994 году в маленьком провинциальном городке, недалеко от Ля-Рошель, и почти полностью она состояла из абстрактных работ. Я тогда хотел выразить себя как-то неординарно, забыть про  модели и  предметы, попытаться  показать людям, что у меня творится внутри. 

Всё это происходило на волне  перестройки в начале девяностых годов прошлого века. Пять лет после учёбы я  искал себя в абстракции, потом увлёкся лубком и только к началу 2000-х, когда   решил остаться во Франции, окончательно вернулся к фигуративной живописи.

Никогда не собирался эмигрировать, но влюбился, женился на француженке ,  да и оказался востребованным в Европе как художник.  Мои выставки проходили не только во Франции, но и в Испании, Голландии, Германии, Австрии…

– А как в Вашей жизни появилась Франция? 

П-М. Тоже довольно случайно. У меня была возможность поехать на автобусе с группой школьников в 1993 году во Францию. Россия открылась Европе, и наша культура здесь всех очень интересовала.  Я взял с собой несколько холстов, а там – что будет! На удачу. 

Приехали мы не в Париж, а в Брессюир, городок  около Ла-Рошели, который потом стал побратимом Рязани, где я жил и работал  после окончания учёбы в Питере.  Я совершенно не планировал  оставаться, просто решил поговорить про возможную  организацию будущих выставок. И действительно, нашёлся француз, который полюбил моё творчество и показал картины  коллекционерам. Сразу же всё было раскуплено.  И уже французские друзья предложили мне сделать персональную выставку на следующий год. С этого момента я стал чаще бывать в Европе с выставками, тем более что в России в это время многим было не до искусства.

И уже только после многочисленных выставок в Европе появился Париж. Мне позвонил известный парижский галерист Оливье Диан, чья  галерея Artclub находится в самом центре Парижа, на улице Риволи, прямо напротив Лувра.  Он пригласил  меня поработать вместе, и таким образом в 2002 году состоялась первая  персональная выставка в Париже. Специально под неё  написал новые работы, и всё прошло очень успешно. 

– Успешно с точки зрения имиджа или продаж? 

П-М. И так и так. Почти все картины были проданы,  мы договорились о новой выставке через пару лет, так  и началось наше сотрудничество.

Этот парижский успех меня реально окрылил, однако я всё равно ещё не планировал переезжать во Францию. Но потом женился, родился ребёнок, вот и стал парижанином. 

– Ваша вторая жена – племянница Марины Влади. Как Вы познакомились? На вернисаже? 

П-М.  Очередная случайность. Я был знаком с её старшими братьями, двумя близнецами, и мы всегда встречались, когда я приезжал в Париж.  Однажды Стефан, узнав, что я развёлся с первой женой, привёз меня познакомиться со своей сестрой  Юной.  Чувства были взаимными, довольно быстро поженились, родилась дочь, и потом мы прожили  вместе   двадцать лет.

Хочу подчеркнуть, что её семья никак не влияла на мою карьеру, никаких особых выставок или преференций не было. Конечно, мне всегда было приятно по семейному встречаться и общаться с Мариной Влади. Она  была для меня кумиром, как впрочем,  и для многих в ту эпоху. Я с удовольствием слушал её рассказы про Высоцкого, Шемякина, Тарковского. Совершенно незабываемые вечера,  когда разговаривали о живописи, театре, кино.  Марина  до сих пор энергичная, обаятельная, полна творческих сил. Пример для восхищения.

– В Париже Вы выработали свой особый, столь узнаваемый стиль. А что  к нему подтолкнуло?

П-М. У каждого художника своё особое, личное пластическое восприятие и свой стиль формируются постепенно, не в одночасье. На это влияет много факторов. На меня  повлияли и учёба в Мухе, и мои любимые эпохи: Византийское искусство, русская иконопись, классическое европейское Возрождение, стиль ар-нуво (модерн). 

Темы были разные – натюрморты, портреты, женщины. Например, обнажённую натуру мы изучали во время учёбы, будучи студентами, рисовали, писали, лепили всегда с натуры. После всевозможных стилистических и тематических поисков к первой персональной выставке я уже нашёл свой узнаваемый стиль, определился с тематикой. И парижский галерист предложил продолжить именно в этом направлении. Мне такое предложение просто бальзам на душу – полностью моё. Я  год работал над  первой парижской персональной выставкой, где как раз и показал свои новые работы. 

– То есть получается, что выставка прямо напротив Лувра ознаменовала и начало нового этапа в творчестве?

П-М. Думаю, что да, после этой выставки меня начали активно приглашать другие европейские галереи. Это было хорошее время, я не успевал писать достаточно картин для многочисленных выставок. А вот спустя десять лет, во французской Бретани, где у нас на острове маленькая дача, я начал писать местные пейзажи.  С тех пор полюбил и это направление. У меня вышла целая серия и российских, и французских, и китайских пейзажей. Меняются интересы и темы, но женщины до сих пор меня продолжают вдохновлять. Они ведь нас окружают всегда, начиная с рождения. С удовольствием работаю над портретными заказами. 

– Учитывая нынешний парижский контекст, приятно, что есть ещё мужчины, которые боготворят женщин.  А как Вы выбираете темы? Приходилось ли отказываться от выгодных заказов, если не лежала душа? 

П-М.. Меня несколько раз просили сделать портреты в стиле Модильяни или Климта. Технически для меня нет проблем, однако  всегда отвечал: «Я не буду писать в чужом стиле, хотите – сделаю в своём». Когда пытаешься обмануть сам себя, то ничего выдающегося и не получится. Когда не пережил сам и не выразился, картинка будет вялая.  Если же пишешь модель, влюбляешься в модель, тогда делаешь из неё икону. 

Когда мы были студентами, то часто копировали русские иконы. Нас учили не только на основе европейской живописи эпохи Возрождения, но и на основе русской иконописной школы. Её пластика и приёмы мне очень близки, что часто отражается в моих картинах.  

– В Ваших женских портретах, и правда, присутствует нечто иконописное. 

П-М. Именно поэтому я не считаю себя только европейским художником. Русское начало очень сильно, и всегда проглядывает в моих работах.  А от смешения разных культур и собственного жизненного опыта получается  нечто моё, личное. 

–Женщины на Ваших картинах выписаны настолько с любовью, что  явно Вы поклонник вечной женственности. Опишите свой идеал.

П-М. Мне проще сказать о мужском состоянии души, когда рядом  любимая женщина. В первую очередь это успокоенность, уравновешенность, отсутствие ощущения одиночества в этом мире. Это и домашний уют, и  любовь, и совместное стремление в будущее. Дом – это твой родной аэродром, куда всегда возвращаешься после полётов.

И если повезло с семьёй, то в любом случае ты всегда вспоминаешь свою собственную мать. Мама – это первая родная для тебя женщина, которая олицетворяет любовь и преданность.  В детском возрасте ты вообще боготворишь мать.

Очень часто это чувство сохраняется на всю жизнь. Лично я вообще до сих пор во сне вижу маму и наш дом, где провёл детство. Связь с матерью – она вечна.  Кроме того, именно мама меня подтолкнула к тому, чтобы я стал художником, и разрешила уехать на учёбу  из дома в юном возрасте. Так что и художником я стал именно благодаря её настойчивости и  провидению. 

Сейчас очень трогательно вспоминать, что потом привозил ей  деньги, чтобы поддержать, а она их прятала в стеклянную банку, которую хранила под полом. Такой вот был «банк».  Говорила, что собирает себе на похороны. После её смерти мы с сестрой их там и нашли, мама ничего не потратила на себя. Я был просто поражён. Вот они, люди, прошедшие военное время.  Мама родилась в 1921 году, с отцом они поженились в мае 1941 года, а в сентябре он ушёл на фронт. 

Был ранен, вернулся только в сорок шестом, а пока воевал, на второй год войны  родился их ребёнок. К сожалению, мой братик  прожил всего три года и  умер от болезни, когда они с мамой были на оккупированной территории. Так отец его  никогда и не увидел. 

После возвращения папы с фронта, мои родители переехали из деревни в город, построили дом, налаживали жизнь, и, наконец, после долгих лет ожидания родился я.

– Сейчас Вы носите фамилию не только отца, но и матери.  Когда решили это сделать? 

П-М.  До пятидесяти лет всегда был по отцу Попов, но когда собирался поехать в Россию по музеям, на серию юбилейных выставок, оказалось, что там несколько художников с такими же именем и фамилией.  Тогда решил добавить мамину. 

Придумал это не сам, предложила моя бывшая тёща, сестра Марины Влади, Ольга. Именно она в своё время и придумала Марине Поляковой творческий псевдоним «Влади», от отчества Владимировна.  

Мои родители из тамбовской глубинки, там, недалеко от города Мичуринск,  были две деревни – Старое Хмелевое и Новое Хмелевое.  Мать была из Старого Хмелевого, где очень часто встречалась фамилия Масягины, а отец – из Нового, где всё  больше Поповы. 

Мама родила меня поздно, в сорок лет, а умерла, когда мне самому было сорок. Решив добавить и её фамилию в качестве творческого псевдонима, я  посоветовался со знакомым астрологом: как может повлиять  такое изменение на творческую судьбу. И он меня вдохновил, сказав, что этот шаг принесёт  новый подъём и известность. Я ему и поверил. 

– Хороший астролог, всё сбылось. А фамилия очень под Китай подходит.

П-М. Да, меня там иногда называют не Володя, не Попов, а нежно так – Масягин, легко ложится на китайский язык. 

– Ваша профессиональная жизнь началась в Рязани, куда приехали после распределения из Ленинграда. Чем там занимались? 

П-М. Вспоминаю это распределение самым добрым словом. Нам, вчерашним студентам, сразу дали квартиры, мастерские, и мы начали работать над интереснейшими проектами совместно с главным художником и главным архитектором города. Сделали много мозаик, росписей на стенах, картин, гобеленов.

До сих пор в детском санатории города Кирицы, под Рязанью, есть огромная роспись в холле, целых триста квадратных метров, которую мы выполнили  с моим другом, однокашником по академии, Володей Костарновым. Мне она и сейчас кажется очень удачной, там мы изобразили фантазии на тему сказок Андерсена,  братьев Гримм, Шарля Перро, Льюиса Кэрролла…

Тогда заказы поступали постоянно, беспрерывно проходили разнообразные выставки, однако  с развалом Советского Союза всё в одночасье прекратилось. Но тут в моей жизни вдруг появилась Германия, где в 1990 году, выиграв конкурс, мы с другом сделали скульптуру в  Мюнстере. Это дало нам мощнейший творческий заряд. Затем в 1993 году – Франция. Наверное,  моя судьба  была подчинена какой-то высшей логике, и я невольно попал туда, где стал востребованным художником.

– Советский Союз и здесь помог, поскольку наработан такой огромный профессиональный багаж, который позволил  легко   менять стили. И всё успешно.  А приёмочные комиссии Вас в советское время не гнобили?

П-М.  Нас в МУХЕ учили для выразительности ломать каноны, и мы всегда старались отражать что-то своё, индивидуальное. Иногда получалось сюрреалистично, поэтому приходилось отстаивать свои идеи перед разными комиссиями – городскими, областными и Союзом художников, где в  то время в основном были мастера, работавшие в духе социалистического реализма. Не без этого. Но нам, молодежи, всё-таки удавалось продвигать собственные идеи. Мы отталкивались от нашего русского наследия, от фресок в древнерусских храмах, которые  до сих пор восхищают современников. Мы  старались создавать  фрески своего собственного  времени.

Потом пришли лихие  девяностые годы, когда  российским художникам, как и всем остальным в России, приходилось нелегко: без госзакупок, без заказов, а значит, и без денег. Арт-галерей тогда ещё особо не существовало, а коллекционеры, если и были, то подпольные. 

Люди творческих профессий переживали те времена особенно болезненно. Но сейчас, когда я приезжаю в Россию, то вижу, что дела обстоят вполне хорошо, а выставочная жизнь чрезвычайно активная. Я и сам  постоянно участвую в выставках, проходящих в России: от центральной части – до  Сибири и  Дальнего Востока, причём иногда там выставки проходят масштабнее, чем в Москве. 

– Некоторые художники методично переделывают каждый штрих и мазок, а другие любят ухватить вдохновение и сразу всё создавать практически набело. Какой стиль работы у Вас?

П-М.  Я из тех, кто долго заводится, но потом быстро едет, могу работать сутками напролёт, как в студенческие годы. И чем быстрее пишу в таком состоянии, тем интереснее и свежее получается.  Когда внутри уже видишь будущую работу, то чем быстрее её делаешь, чем откровеннее выплёскиваешь свои эмоции, тем для меня лучше. Не успеваю замучить и испортить. Восхищаюсь китайскими художниками, которые работают в стиле гохуа – на одном дыхании. Виртуозы! Смотреть на них – одно загляденье, просто  завораживает. Это мастерство высшего класса!

– Недавно у вас родился ещё один сын. Уже рисовали его? 

П-М. Сейчас к своему шестидесятилетнему юбилею готовлю выставку, что как раз  совпало с рождением Данилы. Скорее всего, основной  темой следующей моей выставки и  будут материнство и любовь. 

– В Китае у Вас новые покупатели, в Рязани – любимый дом с баней, а в Париже – квартира с мастерской.  Где ощущаете себя уютнее? 

До эпохи коронавируса мне очень нравилось жить на три страны. В России – повсюду друзья, дом с баней,  практически в лесу, рядом церковь и озеро. В  свою мастерскую в Рязани часто приезжал писать картины для очередной выставки. Здесь моя душа, родной уголок. Я вообще не считаю себя эмигрантом. Мне очень нравятся также  Дальний Восток и Сибирь. Сказочная природа и невероятно  открытый и гостеприимный народ. 

В России меня называют «французом»,  а во Франции я русский художник. В  Китае же всё зависит от того, где проходит моя выставка, если на юге, то для них я француз, а вот на севере предпочитают иметь дело с русскими художниками. 

Китай меня сразу подкупил своей экзотикой, да и к тому же  появилась возможность поработать. Там всегда прекрасные условия для работы:  холсты, краски, светлая мастерская… Чувствуешь себя как на творческой даче. И по самому Китаю мне удалось попутешествовать, это ведь такая разнообразная страна. Поражает размах и стремительные изменения в жизни китайцев, всё преображается прямо на глазах.

Конечно, меня многое связывает и с Францией. Когда-то я поездил с выставками  по всей Европе, пообщался с разными людьми и понял, что для меня больше всего подходят по менталитету именно французы, со своей культурой и  особым отношением к жизни.  Они не такие аккуратисты, как немцы, и не такие шумные, как итальянцы. Мне  во Франции комфортно. 

Я очень люблю Париж, который до сих пор манит и притягивает к себе.  Художники со всего мира считают Париж меккой искусств. Мне было очень приятно познакомиться, общаться и выставляться вместе со многими живущими здесь русскими художниками, такими как Михаил Шемякин, Олег Целков, Оскар Рабин, Борис Заборов, Анатолий Путилин. Это целый пласт российского изобразительного искусства во Франции.  

Кроме этого, здесь, в Париже, я прожил уже более двадцати лет, здесь родились мои дети, дочь и сын, поэтому он для меня давно стал родным. 

– В Вашей жизни был Международный проект под замечательным названием  «Вдохновлённые Россией».  Где проходили выставки?

Этот проект  был придуман и осуществлён  нами для того, чтобы объединить русскоговорящих зарубежных художников, проживающих в Канаде, США, Франции, Финляндии и  России. Проект был поддержан Россотрудничеством, а выставки прошли в Российском посольстве в Вашингтоне, в Доме Пушкина в Лондоне, в Российском центре науки и культуры в Париже, в Доме русского зарубежья имени Солженицына в Москве .

Наша группа из восьми художников хотела напомнить российским соотечественникам и зарубежным зрителям, что Россия продолжает  вдохновлять нас и подпитывать наше творчество. Хотя каждый из нас состоялся как художник в новой стране, но наши корни всё равно в России. 

PHOTO©: Владимир Попов-Масягин